En'ca minne...
В конце декабря, на заседании Dark Romantic Club, я впервые читала два своих рассказа. Был успех, были предложения о дальнейшем сотрудничестве.
Тут следовало бы написать:
Предупреждение:
Любовь, смерть, слеш, красивые камни.
Я напишу: писано летом, в купальнике, без всякой задней мысли)) Кроме той, что любовь - единственное.
Постигая жизнь
Мне кажется, это началось в «Апрелиде», во всяком случае, я помню вкус ее веселой атмосферы, жардиньерки, образующие всюду узор из конфиденциальных уголков, и аромат кофе в руках стремительных официантов. Папоротники и пышно цветущие бегонии… стены цвета зеленого мыла, за которые остроумные завсегдатаи прозвали ее «Лягушатней».
Я выбрал темно-серый дорожный костюм, и это явило закономерное начало бесцельного вечера, подгоняемого предчувствием тоски. В ходе небольшого вояжа по проспекту я уже не раз прикасался к тяжелым дверям кафе, но в этот раз, даже не глядя сквозь травленое арабесками стекло, я знал, что именно сейчас то время, на которое Вильмон перенесла свое «суарэ» в «Лягушатню». Я чувствовал ее мысли.
Вы уверены, что действительно хотите знать об этом?Впрочем, мы были по-светски хорошо знакомы. Вильмон, тщательно скрывавшая свои сорок пять, славилась несравненной привлекательностью. Она была такой и в восемнадцать. Из тех, кто ни минуты не тратит на сплин и угрызения совести, доживает до девяноста и призывает к смертному одру не наследников, а парикмахера и личного портного.
Мне нужно было лишь видеть приятельское лицо издали, чтобы иллюзия общности придала простоты новым знакомствам. А Вильмон, я знал, ограничится дружеским кивком и не станет вливать меня в компанию: вот уже много лет она говорила мне с артистическим практицизмом: «Милый мой. Будем и сегодня «знакомы проездом»: Ваши смоляные локоны до плеч напоминают мне, что я старею, Вы – нет!»
Итак, я окунулся в кружево из зелени, смеха, сплетен и аромата кофе с ликерами; официант порекомендовал мне некий оригинальный индийский купаж, я спросил еще к этому сухих бисквитов: поскольку помнил их вкус. Все новые сладости казались ненадежными, с тех пор, как я был…впрочем, это редко меня занимало. Вечер разгорался, грань между светом и полусветом становилась все менее очевидной, женщины были одна интереснее другой, некоторые – со спутниками, что обещало настоящее соперничество.
И тут мои глаза наконец увидели тебя. Думаю, ты сидел за столиком уже давно. Яркая пышность не была выгодным соседством твоей простоте. По воротнику апаш и темному банту под ним я понял, что ты – из какого-то дорогого заведения. На отдыхе: такие юноши не ищут знакомств без предварительной договоренности. Очень тонкая рука изящно покоилась возле тарелочки с пирожным, глаза энергично и умно смотрели куда-то вдаль, где не было ни кафе, ни его посетителей. Почему-то мне показалось, что ты мог бы быть отличным моряком. Я дождался, пока ты увидишь меня и сделал кивок, как если бы мы были знакомы. Ты ответил недоуменно, а через какое-то время я заметил, как ты украдкой спрашиваешь обо мне официанта. Это время было потрачено с пользой: я равнодушно пил свой крепчайший кофе, курил сигару и демонстрировал отличный профиль. Затем встал и крайне вежливо предложил тебе переместиться за мой столик. Учтивость была тебе свойственна: ты пересел. Официант, перенеся чашечку и пирожное, почтительно остановился.
- Мы дадим знать, когда будет нужно.
- Нет-нет, я бы хотел лишь попробовать один из бисквитов…узнать, почему такой человек, как Вы, отдает им предпочтение.
Я был удивлен и польщено задумался о том, какой же именно я человек. Я помню, мы разговаривали, шутили, я ни намеком не показал, что предлагаю более краткое знакомство, но все больше мне казалось, что верный, живой тон твоего оливкового бархатного пиджака – более настоящее, чем все в «Апрелиде», даже цветы.
Мы скоро стали близки: ты сам назвал то место, где «служил». Это было сделано так просто и естественно, с таким классом, что я понял: общение с твоими посредниками действительно станет мне в круглую сумму. Говоря с ними, я дал понять, что решил бывать у тебя часто, но на исключительное внимание не претендую. Думаю, это сказалось на цене. Но, во всяком случае, нам никто не мешал. Ты принимал меня, согласно правилам заведения, в женском кимоно. Твое тело не было для меня идеально прекрасным: слишком худощав, чуть крупноватая голова, но бархатная кожа, отливавшая то шафраном, то слоновой костью, влекла меня страстно. Когда бы и откуда бы я ни пришел - неизменно мог рассчитывать на твой ровный и дружеский прием, но поначалу не ценил этого: мне казалось, ты хочешь по-женски незатейливо привязать меня к себе. Время показало, что ты действительно считаешь меня другом.
Однажды, поскольку я знал, что в традиции заведения - дорогие подарки от клиента, я предложил выбрать тебе перстень:
- В день, когда мы познакомились, на твоей руке не хватало только крупного камня.
Ты, смеясь, стал тормошить меня:
- Я ведь не ношу колец…но, впрочем, это надо для дела. Хризопраз подошел бы, ты как думаешь?
- Я ценю, моя радость, что ты скромен и не кокетничаешь, но хризопраз нейдет к твоим черным глазам: он имеет холодный тон.
Так началась наша многодневная игра. И до сих пор я не могу думать об этом без улыбки. Бриллиант ты отмел как вульгарный, красный и синий яхонты – как полные ненужного пафоса, а когда я заговорил об изумруде, напомнил мне, что, хоть это камень достойный и полный радости, он так же имеет холодный тон. Так, сберегая мои средства, что было совершенно ненужно, ты одновременно создавал интригу в заведении, ведь все ждали, что за камень наконец окажется у тебя на руке. Ты определенно был очень мудр.
Я обходил ювелирные лавки, частных мастеров, торговцев ограненными камнями, списался с поставщиками из Бразилии. Каждый день я благодарил тебя за побуждение к работе ума, на которую можно было тратить силы, вкус и умение ладить с людьми. Мне хотелось, чтобы вещь, которую ты будешь носить, была новой, только для тебя: слишком хорошо я знал цену старым драгоценностям и их историям…
Наконец я получил известие от Мильфо: их агент связался с моим новым бразильским знакомым, и нужный мне камень прибывает на днях. Меня просят выбрать стиль оправы и одобрить индийские бриллианты для обрамления. Затем готовое кольцо будет выставлено в магазин точно в назначенный час: когда мы с тобой придем туда.
Да-да, любовь моя, я очень смущался от того, как истолковано будет мое стремление порадовать тебя. Но ты и тут был неподражаем: в нужный день ты встретился со мной, будучи одет скромно и достойно, как если бы ты был моим младшим братом. Я так и сказал приказчику, подводя тебя к витрине с роскошным, чистейшим, травяно-зеленым бериллом. Теплый, ясный блеск индийских камней, и, разумеется, платина, были достойны тебя не меньше. И, хотя в тот вечер я оставил тебя одного, не желая считать свой подарок лишь платой, я знаю: ты был объявлен королем среди своих. И это так и осталось.
Однажды прекрасно поладив, мы проводили вместе все больше времени, узнавая друг друга все лучше. Постепенно я понял, что за твоей мягкой податливостью, как и за хорошим вкусом, скрыта немалая внутренняя сила. Сейчас мне думается, отсутствие ссор было именно твоей заслугой - твоей неизменной тактичности. Ты к тому же очень быстро понял, что я из себя представляю, и поначалу твоя индиферрентность сильно удивляла меня.
Но в одну из первых ночей, когда я долго смотрел на твою нежную шею с пульсирующей жилкой, а потом, не в силах совладать с собой, потянулся к ней всем телом, ты вдруг отстранился и твердо сказал:
- Не сейчас. Ты сделаешь это только один раз и не остановишься на половине.
Это дало мне знать все, что нужно. И я был очень, очень благодарен тебе: ни разу ты не спросил потом, откуда я пришел, и что с теми, кто там остался.
Как ни странно, ты научил меня любить жизнь. Раньше я не умел этого: как можно ценить то, что более не происходит? Но ты был рядом, ты жил, тебе были интересны люди, и я жил тобой, потому что ты жил за двоих. И никогда не упрекал меня в том, что мое сердце не бьется.
Я помню ту ночь: после жаркой любви ты долго лежал щекой на моей груди, и я гладил твои русые волосы, ожидая признаний, и курил голландскую трубку. Мне нравилось ее недолговечное хрупкое изящество. Итак, я ждал признаний. Но ты только прикрыл глаза и прошептал:
- Тишина…я знал это. Как интересно!
Теперь я понимаю: ты всегда умел смотреть смерти в глаза.
Это воспоминание острым ножом терзает меня уже час! Никогда в жизни мне не было так больно. Но я…тоже…умел смотреть…В день, когда я был обращен…нет, тогда было легче. Я ждал новой жизни: вечной! Жаждал новых миров, знаний, за которые больше не придется платить кровью. И условие не казалось трудным: отныне я должен был лишь давать то, за что другие отдадут мне влагу из своих жил. Но как быстро это стало рутиной: калейдоскоп стран, пустые недолгие знакомства, иногда – доверчивый взгляд потухающих глаз, чаще – перстень или ожерелье, взятые на память с холодеющего тела. Люди и деньги стали неинтересны. Города, деревни слились в одно мутное пятно, лишенное всякой таинственности. Редкие обращенные мною, сторонились: слишком узок наш круг, слишком быстро идет дурная молва о том, кто потерял себя. Я заново приручил их к себе: научился изображать вкус к существованию. Иными словами, «научился жить». Но ради всего святого, я не знал, что буду вот так сидеть рядом с тобой, ожидая, что ты вздохнешь еще раз!
События этого вечера крошат мою память: поднимаемся…на тебе – бериллово-зеленый шелк, широкий парчовый пояс светится бледным золотом, в комнате – сияние электричества, лен постели благоухает бергамотом…ни слова не было сказано, но я уже второе столетие предчувствую такие вещи. И я хочу, чтобы тебе было хорошо и только немножко больно. Нет, любви сейчас не будет: этот твой последний вечер, и я чувствую, о чем ты молчишь: не хочешь отвлекаться. На твоей руке мое кольцо. Его оттенок немного темнее шелка, я касаюсь губами камня, затем – твоих пальцев. Затем - края рукава. Спускаю комоно с одного хрупкого плеча, затем – касаюсь нежной кожи над ямкой локтя. Ты не можешь высвободить руку из плена сладостно шипящего шелка, и это откидывает тебя мне на грудь - блаженно вздрогнувшей спиной, а напрягшейся жилкой на шее – как раз туда, где мои губы. Вот и все. Никогда у меня не было столь приятной добычи. Затылок твой мягко опускается ко мне на плечо: я знаю, что, потеряв столько крови, ты испытываешь нечто вроде эйфории, и немного продляю твое удовольствие. А дальше…дальше ты перестаешь дышать. Твой уход молчалив. И страшен своей незаметностью. Я опускаю тебя на подушки и…жду. Ничего не происходит. Теперь больше никогда ничего не произойдет. За этой дверью для меня ничего нет. Я говорю с твоей неподвижностью. Тебя отныне нет. Впрочем, меня тоже. Я не знал, что эта смертельная боль и есть жизнь. Как может болеть сердце, которое не бьется? Ты подарил ему несколько пронзительно-прекрасных мгновений, и я возвращаю долг: осталось только вновь вонзить клыки и сделать тягуче-медленные глотки ныне уже мертвой крови. Прощай…
Тут следовало бы написать:
Предупреждение:
Любовь, смерть, слеш, красивые камни.
Я напишу: писано летом, в купальнике, без всякой задней мысли)) Кроме той, что любовь - единственное.
Постигая жизнь
Мне кажется, это началось в «Апрелиде», во всяком случае, я помню вкус ее веселой атмосферы, жардиньерки, образующие всюду узор из конфиденциальных уголков, и аромат кофе в руках стремительных официантов. Папоротники и пышно цветущие бегонии… стены цвета зеленого мыла, за которые остроумные завсегдатаи прозвали ее «Лягушатней».
Я выбрал темно-серый дорожный костюм, и это явило закономерное начало бесцельного вечера, подгоняемого предчувствием тоски. В ходе небольшого вояжа по проспекту я уже не раз прикасался к тяжелым дверям кафе, но в этот раз, даже не глядя сквозь травленое арабесками стекло, я знал, что именно сейчас то время, на которое Вильмон перенесла свое «суарэ» в «Лягушатню». Я чувствовал ее мысли.
Вы уверены, что действительно хотите знать об этом?Впрочем, мы были по-светски хорошо знакомы. Вильмон, тщательно скрывавшая свои сорок пять, славилась несравненной привлекательностью. Она была такой и в восемнадцать. Из тех, кто ни минуты не тратит на сплин и угрызения совести, доживает до девяноста и призывает к смертному одру не наследников, а парикмахера и личного портного.
Мне нужно было лишь видеть приятельское лицо издали, чтобы иллюзия общности придала простоты новым знакомствам. А Вильмон, я знал, ограничится дружеским кивком и не станет вливать меня в компанию: вот уже много лет она говорила мне с артистическим практицизмом: «Милый мой. Будем и сегодня «знакомы проездом»: Ваши смоляные локоны до плеч напоминают мне, что я старею, Вы – нет!»
Итак, я окунулся в кружево из зелени, смеха, сплетен и аромата кофе с ликерами; официант порекомендовал мне некий оригинальный индийский купаж, я спросил еще к этому сухих бисквитов: поскольку помнил их вкус. Все новые сладости казались ненадежными, с тех пор, как я был…впрочем, это редко меня занимало. Вечер разгорался, грань между светом и полусветом становилась все менее очевидной, женщины были одна интереснее другой, некоторые – со спутниками, что обещало настоящее соперничество.
И тут мои глаза наконец увидели тебя. Думаю, ты сидел за столиком уже давно. Яркая пышность не была выгодным соседством твоей простоте. По воротнику апаш и темному банту под ним я понял, что ты – из какого-то дорогого заведения. На отдыхе: такие юноши не ищут знакомств без предварительной договоренности. Очень тонкая рука изящно покоилась возле тарелочки с пирожным, глаза энергично и умно смотрели куда-то вдаль, где не было ни кафе, ни его посетителей. Почему-то мне показалось, что ты мог бы быть отличным моряком. Я дождался, пока ты увидишь меня и сделал кивок, как если бы мы были знакомы. Ты ответил недоуменно, а через какое-то время я заметил, как ты украдкой спрашиваешь обо мне официанта. Это время было потрачено с пользой: я равнодушно пил свой крепчайший кофе, курил сигару и демонстрировал отличный профиль. Затем встал и крайне вежливо предложил тебе переместиться за мой столик. Учтивость была тебе свойственна: ты пересел. Официант, перенеся чашечку и пирожное, почтительно остановился.
- Мы дадим знать, когда будет нужно.
- Нет-нет, я бы хотел лишь попробовать один из бисквитов…узнать, почему такой человек, как Вы, отдает им предпочтение.
Я был удивлен и польщено задумался о том, какой же именно я человек. Я помню, мы разговаривали, шутили, я ни намеком не показал, что предлагаю более краткое знакомство, но все больше мне казалось, что верный, живой тон твоего оливкового бархатного пиджака – более настоящее, чем все в «Апрелиде», даже цветы.
Мы скоро стали близки: ты сам назвал то место, где «служил». Это было сделано так просто и естественно, с таким классом, что я понял: общение с твоими посредниками действительно станет мне в круглую сумму. Говоря с ними, я дал понять, что решил бывать у тебя часто, но на исключительное внимание не претендую. Думаю, это сказалось на цене. Но, во всяком случае, нам никто не мешал. Ты принимал меня, согласно правилам заведения, в женском кимоно. Твое тело не было для меня идеально прекрасным: слишком худощав, чуть крупноватая голова, но бархатная кожа, отливавшая то шафраном, то слоновой костью, влекла меня страстно. Когда бы и откуда бы я ни пришел - неизменно мог рассчитывать на твой ровный и дружеский прием, но поначалу не ценил этого: мне казалось, ты хочешь по-женски незатейливо привязать меня к себе. Время показало, что ты действительно считаешь меня другом.
Однажды, поскольку я знал, что в традиции заведения - дорогие подарки от клиента, я предложил выбрать тебе перстень:
- В день, когда мы познакомились, на твоей руке не хватало только крупного камня.
Ты, смеясь, стал тормошить меня:
- Я ведь не ношу колец…но, впрочем, это надо для дела. Хризопраз подошел бы, ты как думаешь?
- Я ценю, моя радость, что ты скромен и не кокетничаешь, но хризопраз нейдет к твоим черным глазам: он имеет холодный тон.
Так началась наша многодневная игра. И до сих пор я не могу думать об этом без улыбки. Бриллиант ты отмел как вульгарный, красный и синий яхонты – как полные ненужного пафоса, а когда я заговорил об изумруде, напомнил мне, что, хоть это камень достойный и полный радости, он так же имеет холодный тон. Так, сберегая мои средства, что было совершенно ненужно, ты одновременно создавал интригу в заведении, ведь все ждали, что за камень наконец окажется у тебя на руке. Ты определенно был очень мудр.
Я обходил ювелирные лавки, частных мастеров, торговцев ограненными камнями, списался с поставщиками из Бразилии. Каждый день я благодарил тебя за побуждение к работе ума, на которую можно было тратить силы, вкус и умение ладить с людьми. Мне хотелось, чтобы вещь, которую ты будешь носить, была новой, только для тебя: слишком хорошо я знал цену старым драгоценностям и их историям…
Наконец я получил известие от Мильфо: их агент связался с моим новым бразильским знакомым, и нужный мне камень прибывает на днях. Меня просят выбрать стиль оправы и одобрить индийские бриллианты для обрамления. Затем готовое кольцо будет выставлено в магазин точно в назначенный час: когда мы с тобой придем туда.
Да-да, любовь моя, я очень смущался от того, как истолковано будет мое стремление порадовать тебя. Но ты и тут был неподражаем: в нужный день ты встретился со мной, будучи одет скромно и достойно, как если бы ты был моим младшим братом. Я так и сказал приказчику, подводя тебя к витрине с роскошным, чистейшим, травяно-зеленым бериллом. Теплый, ясный блеск индийских камней, и, разумеется, платина, были достойны тебя не меньше. И, хотя в тот вечер я оставил тебя одного, не желая считать свой подарок лишь платой, я знаю: ты был объявлен королем среди своих. И это так и осталось.
Однажды прекрасно поладив, мы проводили вместе все больше времени, узнавая друг друга все лучше. Постепенно я понял, что за твоей мягкой податливостью, как и за хорошим вкусом, скрыта немалая внутренняя сила. Сейчас мне думается, отсутствие ссор было именно твоей заслугой - твоей неизменной тактичности. Ты к тому же очень быстро понял, что я из себя представляю, и поначалу твоя индиферрентность сильно удивляла меня.
Но в одну из первых ночей, когда я долго смотрел на твою нежную шею с пульсирующей жилкой, а потом, не в силах совладать с собой, потянулся к ней всем телом, ты вдруг отстранился и твердо сказал:
- Не сейчас. Ты сделаешь это только один раз и не остановишься на половине.
Это дало мне знать все, что нужно. И я был очень, очень благодарен тебе: ни разу ты не спросил потом, откуда я пришел, и что с теми, кто там остался.
Как ни странно, ты научил меня любить жизнь. Раньше я не умел этого: как можно ценить то, что более не происходит? Но ты был рядом, ты жил, тебе были интересны люди, и я жил тобой, потому что ты жил за двоих. И никогда не упрекал меня в том, что мое сердце не бьется.
Я помню ту ночь: после жаркой любви ты долго лежал щекой на моей груди, и я гладил твои русые волосы, ожидая признаний, и курил голландскую трубку. Мне нравилось ее недолговечное хрупкое изящество. Итак, я ждал признаний. Но ты только прикрыл глаза и прошептал:
- Тишина…я знал это. Как интересно!
Теперь я понимаю: ты всегда умел смотреть смерти в глаза.
Это воспоминание острым ножом терзает меня уже час! Никогда в жизни мне не было так больно. Но я…тоже…умел смотреть…В день, когда я был обращен…нет, тогда было легче. Я ждал новой жизни: вечной! Жаждал новых миров, знаний, за которые больше не придется платить кровью. И условие не казалось трудным: отныне я должен был лишь давать то, за что другие отдадут мне влагу из своих жил. Но как быстро это стало рутиной: калейдоскоп стран, пустые недолгие знакомства, иногда – доверчивый взгляд потухающих глаз, чаще – перстень или ожерелье, взятые на память с холодеющего тела. Люди и деньги стали неинтересны. Города, деревни слились в одно мутное пятно, лишенное всякой таинственности. Редкие обращенные мною, сторонились: слишком узок наш круг, слишком быстро идет дурная молва о том, кто потерял себя. Я заново приручил их к себе: научился изображать вкус к существованию. Иными словами, «научился жить». Но ради всего святого, я не знал, что буду вот так сидеть рядом с тобой, ожидая, что ты вздохнешь еще раз!
События этого вечера крошат мою память: поднимаемся…на тебе – бериллово-зеленый шелк, широкий парчовый пояс светится бледным золотом, в комнате – сияние электричества, лен постели благоухает бергамотом…ни слова не было сказано, но я уже второе столетие предчувствую такие вещи. И я хочу, чтобы тебе было хорошо и только немножко больно. Нет, любви сейчас не будет: этот твой последний вечер, и я чувствую, о чем ты молчишь: не хочешь отвлекаться. На твоей руке мое кольцо. Его оттенок немного темнее шелка, я касаюсь губами камня, затем – твоих пальцев. Затем - края рукава. Спускаю комоно с одного хрупкого плеча, затем – касаюсь нежной кожи над ямкой локтя. Ты не можешь высвободить руку из плена сладостно шипящего шелка, и это откидывает тебя мне на грудь - блаженно вздрогнувшей спиной, а напрягшейся жилкой на шее – как раз туда, где мои губы. Вот и все. Никогда у меня не было столь приятной добычи. Затылок твой мягко опускается ко мне на плечо: я знаю, что, потеряв столько крови, ты испытываешь нечто вроде эйфории, и немного продляю твое удовольствие. А дальше…дальше ты перестаешь дышать. Твой уход молчалив. И страшен своей незаметностью. Я опускаю тебя на подушки и…жду. Ничего не происходит. Теперь больше никогда ничего не произойдет. За этой дверью для меня ничего нет. Я говорю с твоей неподвижностью. Тебя отныне нет. Впрочем, меня тоже. Я не знал, что эта смертельная боль и есть жизнь. Как может болеть сердце, которое не бьется? Ты подарил ему несколько пронзительно-прекрасных мгновений, и я возвращаю долг: осталось только вновь вонзить клыки и сделать тягуче-медленные глотки ныне уже мертвой крови. Прощай…
-
-
09.01.2014 в 01:23-
-
13.01.2014 в 02:09-
-
05.02.2014 в 07:30-
-
05.02.2014 в 20:45