Заметила одну вещь: многие питерщики, сами того не зная, если при них поют песни "Кино", начинают подпевать. Это уже в подкорке. Помню один прекрасный вечер: долгая поездка из гостей на трамвае. На одной из остановок входят парни с гитарой. Никаких пьяных разборок. Только - негромко, трепетно, на несколько голосов - песни "Кино". И весь трамвай, не зависимо от возраста, подпевает.
Этот рассказ я задумала два года назад, весной. а закончила только сейчас.
Двое.
В воскресенье я собрался в гости к другу. Погода была, как и всю зиму, слякотная, и, стоя на остановке автобуса, я прикидывал, сколько сигарет уйдет на то, чтобы согреться и дождаться. Минут через 15 подкатил новенький «Икарус». Я вошел.
Народу было очень мало: еще бы, кому охота в такую-то рань ехать. Вообще-то я люблю «ликинские» автобусы, коротенькие, обшитые неровными листами с заклепками: они больше похожи на Желтую Подводную Лодку. Зато в «Икарусе» меньше воняет бензином.
Устроившись в «хвосте», я стал глядеть в окно, но это быстро надоело. И я начал разглядывать пассажиров. Почти сразу же заметил девушку. Она сидела напротив: там, где места по одному. Мне понравилось, что она одета во все черное. Художница, так мне показалось. Неформалка – уж точно. Длинное черное пальто, шарф крупной вязки на голове, джинсы - тоже черные. Девушка смотрела в окно со странным выражением на лице: насмешливым и тревожным одновременно. Потом она откинула шарф, и с меня мигом слетел утренний сон: в ушах у нее были крошечные штучки, от них тянулись проводки куда-то за лацкан пальто.
читать дальше
От Филина, того самого, к которому ехал в тот день, я слышал о таких вещах. Он был необыкновенно богатым человеком: отец-моряк привез ему из загранки настоящий японский двухкассетник. Там было гнездо для маленького штекера, под наушники. Наушники у Филина были советские: с паралоном жуткого грязно-оранжевого цвета, на стальной дуге. Он очень хотел как раз такие: малюсенькие, с ноготь на мизинце.
Я моментально пересел вперед и стал вертеться, пытаясь увидеть, какой у девушки плеер. Больше всего боялся, что она приедет на свою остановку и сойдет. Того, что она заметит мое излишнее внимание и пересядет в другой транспорт, я не опасался: в нашем районе, кроме этого автобуса, больше ничего не ходило. Наконец, любопытство достигло крайней точки и подняло меня с места. Усевшись на свободное кресло перед акустической миллионершей, я соорудил на лице нахальную улыбку и поинтересовался:
– Ду ю спик инглиш?
– Yeah, sure,– несколько удивленно ответила та.
– Энд рашн?
– Тоже говорю, а что такое?
– Меня Саша Лебедев зовут. А какой у Вас плеер?
Вместо ответа она расстегнула воротник пальто и вытянула подвешенное на ленточке нечто невообразимое: черную пластиковую призмочку сантиметров пять в длину. С боку на призмочке был экран. Нажала на кнопку – экран засветился: на красивом темно-голубом фоне появились белые буквы: «КИНО–видели ночь». Тут я вспомнил, что надо бы закрыть рот, а также то, что имени соседки не удосужился выяснить.
– а-а… А как Вас звать?
– Маша.
– Вам не скоро выходить?
– Нет.
– Можно послушать?
Она вынула один наушник и передала мне. Звучание было слегка непривычным: многовато высоких частот, чуть жестяной звук, но безо всяких хрипов. Увидев, что я киваю в такт музыке, Маша неожиданно расплылась в улыбке. Мы стали обсуждать, что еще можно слушать. Я перечислил длинный список названий, в ответ она добавила столько же, если не больше. Наши вкусы были похожи.
- А…ты что любишь читать? – она робко посмотрела мне в глаза. Дурацкий вопрос, несовременный. Но это мне и понравилось.
- Дюма. Очень люблю. Еще – сонеты. Интересная вещь. А ты?
- А я – Рётаро Сибу.
- Он кто, японский коммунист?
- Почему коммунист? – искреннее удивление человека, промотавшего в школе, видать, не одну политинформацию.
- Ну, не знаю…а кого у нас издают, кроме коммунистов?
- Нет, он историк. Пишет про самураев, - с гордостью сказала Маша.
Я в принципе уяснил, кто она: из мажорской семьи, папа – главный архитектор чего-нибудь, брат фарцует наверняка. А сестра вот живет средневековыми идеалами и слушает новую музыку. И спокойно можно попросить ее переписать что-нибудь.
- Ты питерский?
Я замечтался о целых полках кассет и пластинок, вопрос как-то даже застал меня врасплох.
- Ты о чем вообще? У меня что, такой дореволюционный вид?
- Ну, в смысле, ты здесь родился?
- Здесь, в Ленинграде. А что?
- Заметно! – она вздернула подбородок вверх. Упрямый, сильный жест. Несоответствующий ситуации. Мне это не понравилось.
- А ты, небось, из КаГэБэ? Ловишь дурачков на фарцу и свой крутой плеер?
- На дивайс. Так у нас говорят. Я не из КГБ. Я – из Питера. Я живу в 2009 году.
Я посмотрел на нее хорошенько: не вранье, не бред психа. Честные карие глаза, лицо серьезное, слегка побледневшее от напряжения.
- Да? А тут что делаешь? На машине времени катаешься?
- Нет. Ехала посмотреть место, где потом построят мой дом. А теперь…
Не знаю как, но почему-то мои мозги переключились на другое. Какая разница, кто она и что я ей, кажется, понравился? С другой стороны, ехать к Филину мне расхотелось.
Автобус обогнул круглую площадь и степенно затормозил на перекрестке у метро.
- Ну что? Треснем по пирожку? – я сам подивился своему развязному тону.
- Ага…
Маша выудила откуда-то из-под ног черный бэг с надписью «Не прислоняться». Выходя из автобуса, я подал ей руку: надо же было поддержать репутацию любителя галантных мушкетеров.
До тетки с пирожковой тележкой нужно было идти метров пятьдесят по льду, покрытому водой. Мы шли, цепляясь друг за друга, скользя и хохоча. От моих новеньких кроссовок поднимались тучи брызг. Тетка посмотрела на нас мрачным взглядом:
- С утра нажрались, пэтэушники!
- Нам четыре с мясом.
- А других нет. И сдачи нет.
Маша подергала меня за рукав:
- Как это – нет? А размен ей сменщица не оставляет, что ли?
Ни я, ни тетка не поняли, о чем речь. Я выкинул странную фразу из головы и объяснил, что нам надо найти телефон-автомат и позвонить Филину:
- А то нехорошо выйдет: он меня ждал с вечера. У тебя «двушка» есть?
Она наморщила лоб, потом, словно вспомнив, о чем речь, кивнула и гордо выудила из кармана горсть монеток. Странные они были: тусклые, покрытые пылью и патиной. Словно ими давно никто не пользовался…Увидев тревогу на моем лице, Маша пояснила:
- У нас дома стоит банка с мелочью. И даже рубль есть.
- Ну, рубль – это уже не мелочь. Рубль – это шесть кофе на Невском. Кстати, а почему ты, «гостья из будущего», так одеваешься? У «нас» это считается по последней моде.
- Круто, да? Я специально мамины фотки старые смотрела. Что-то на сэконде купила, что-то в «Меге». Только вот рюкзак без надписи не добыть вообще.
Поразмыслив, я сказал, что надпись – самое оно. Маша приняла от меня промасленные бумажки с пирожками и стояла теперь – по два в каждой руке – благоговейно наблюдая, как я снимаю трубку, кладу «двушку» в щель и накручиваю на диске номер. У нее был такой вид, будто я исчезну, растворюсь в воздухе, как только на том конце ответят.
Филин, добрая душа, узнав, что я «не один», поздравил и предложил завалиться к нему по-любому: «Сухое с тебя, я колбасы пожарю, Хирург мне два альбома «Флойда» подогнал…» Но я посмотрел на Машу, любующуюся мартовским небом в клочьях серых облаков – и отказался.
Дальнейшее я плохо помню. Вроде мы так и шли проспектом: с одной стороны парк, мокрая темная зелень сосен шумит уже по-весеннему. С другой – новостройки, слякоть, первые воскресные бабушки, молодые мамы с колясками…Впереди, в разрывах облаков, все чаще появлялся краешек голубого неба. Маша, неутомимый ходок, висела у меня на локте и счастливо улыбалась. А когда я попытался ее поцеловать, глаза мои заволокло радужной пылью и солнечными зайчиками, хотя я ничего такого не употребляю, и на улице было вполне себе пасмурно. Пришлось даже постоять немного, держась за стену дома, выложенную маленькими гладкими плиточками. Она стояла рядом, забросив мою руку себе на плечо, точно поддерживая. Потом сказала:
- Темнеет. Пора. Обещай мне две вещи: откоси, пожалуйста, от армии, прошу! Ты просто не представляешь, где тебе придется служить. И не встревай в разборки. И я подарила бы тебе эти наушники. Но только они назавтра исчезнут здесь, испарятся.
- Маша, у нас в районе гопники уже давно стенка на стенку не ходят: сидят все. А откосить мне не получится: я слишком здоровый. И плеера у меня нет. Ты лучше скажи, где построят твой дом.
Она вздохнула, как будто я опять ее не понял, и назвала адрес. А потом поспешила куда-то по темнеющей улице. И когда зажглись фонари, я увидел, что стою на улице совершенно один.
…Иногда, по утрам, я подхожу к этому бледно-зеленому высоченному дому и смотрю на окна.
Мне повезло: я вернулся живым из Чечни и в «лихие девяностые» не влез ни в какие аферы. У меня нормальная работа и нормальная семья. Филин переехал в Америку, Хирург, к сожалению, спился.
Узбек-дворник смотрит на меня с недоумением. А я смотрю вверх и гадаю: за каким из стекол сейчас раздастся «Видели ночь…»